Президент (полагаю, совершенно неожиданно для себя) своим недавним выступлением поднял болезненную и актуальную проблему. Которую, впрочем, ни болезненной, ни актуальной обычно никто не признает, так уж принято у нас нынче к ней относиться — и это тоже часть проблемы. Стоило Медведеву обмолвиться о фольклоре, публика отреагировала немедленно: вспомнили кокошник, матрешку, водку с медведями и «Во поле березка стояла», а также матерные частушки. У одного известного публициста частушек насобиралась такая коллекция, что можно минимум курсовую работу по фольклористике написать, а то и дипломную.
Причем лишь некоторые высказались сдержанно — мол, у нас есть проблемы поважнее, чем фольклор, неплохо бы начать с них. Или, что еще реже, — что если нынешних чиновников пустить в русскую культуру, от культуры мало что останется. Большинство же, судя по всему, немедля восхотело, чтоб от них убрали всю эту страшную фофудью и вернули обратно западные ценности и мечту о евроинтеграции. Собственно, представление о традиционной русской культуре как о хохломе с медведями в кокошниках и матерными частушками под водку — и есть проблема, которую внезапно подняло выступление президента.
Не задумывались ли вы хоть раз о том, что нередко русский человек с большим удовольствием слушает кельтский фольклор, африканский фольклор и даже индейский фольклор. А от одного только упоминания родного русского фольклора русский человек обычно зеленеет лицом и бежит в сторону ванной комнаты. Что обычно представляет себе русский человек в эти минуты? Он представляет себе художественную самодеятельность в сельском клубе под баян, Надежду Кадышеву и группу «Золотое кольцо», матрешку, продаваемую на Арбате, и вазу «под гжель», которую дарил школьной учительнице в восьмом классе. То есть совершенно ничего хорошего себе русский человек не представляет, как правило. Последнее хорошее, что с ним случилось в этой области бытия — сказка «Курочка Ряба» в полтора года.
И дело, конечно, не в том, что русский народ так плох или фольклор его так плох, что никаких приятных чувств вызывать не может. И даже не в обычной неприязни «местных» к вещам «туристическим». Ведь везде, помимо туристической части, есть еще и «нетуристическая», как правило, куда более глубокая, качественная и увлекательная, чем туристский ширпотреб.
У нас же никакой «нетуристической» части, за редкими исключениями, в народной культуре как будто бы и нет. Большинство русских со своей собственной культурой состоит в отношениях глубоко туристических. Но если ты приехал в страну один раз на неделю, это может удовлетворить и обеспечить тебя приятными воспоминаниями и магнитиком на холодильник. А когда ты живешь так год за годом, образуется глухое раздражение, а потом и отвращение, которое мы можем в изобилии наблюдать по Живому журналу в реакциях на слова Медведева.
Почему так произошло — понять несложно: в советское время вся бытовая культура подверглась весьма суровому редактированию, в ходе которого везде, где было возможно, русское заменили на советское, а где было совсем уж никак, оставили тот самый «стандартный туристический пакет», который мои соотечественники проглатывают год за годом, принимая за «русскую народную культуру». За годы пережевывания этого скудного культурного набора отвращение к нему, похоже, въелось подавляющему большинству уже в подсознание. Как показали практические наблюдения, даже поняв, что то, что они привыкли считать русским народным — как минимум, неполная картина, устремиться к корням люди не рвутся. Предпочитая придумывать пятьсот аргументов в пользу того, что:
- традиционная русская культура умерла и воскрешению уже не подлежит;
- а если и подлежит, то вреда в этом больше, чем пользы, поэтому давайте ее добьем и закопаем, чтоб не мучалась;
- даже если пользы очень много, все равно ничего не получится, потому что это Очень Сложно, требует Особого Подхода и Невероятных Усилий;
- а если даже и не требует, то все равно не получится и нафиг не нужно.
Реакции эти насколько вполне понятны, настолько и пугающи. Потому что реагируют так отнюдь не только записные русофобы, низкопоклонники перед западом и кто-там-еще-так-может-реагировать: это среднестатистическая реакция среднестатистического жителя России. Среднестатистический житель России не в состоянии себе представить, что у него может быть нормальная национальная культура. Это нечто из области научной фантастики, он в этом свято убежден.
В итоге соотечественник с превеликим удовольствием надевает на себя перуанские вязанные шапочки и арабские гигантские штаны с мотней у колен, не находя в этих нарядах ничего нелепого и стыдного. А вот сарафан или косоворотка, которые объективно куда менее нелепы, вызывают у него чувство внутреннего смущения, желание забиться под лавку, и ощущение себя фриком. Хотя, если вдуматься, русские фольклорные и этнические мотивы давно могли бы занять достойное место в мировой культуре и моде. Если 40-50 лет назад, во времена расцвета хиппи, фолк был уделом бунтующей молодежи, чудаков и маргиналов, то те времена давно прошли, сейчас что этнический, что кантри стиль, как его разновидность — вполне себе массовые течения в моде и культуре. И столь же устойчивые, как ар-деко или хай-тек. Мне кажется, привнесение в этнику изрядного количества русского, вкупе с марокканским, африканским или американским, было бы только к лучшему.
Есть ли нам что привносить? Конечно, есть. И это совсем не стандартный «клюквенный» набор «дрессированный медведь — матрешка — бобровая шапка». И даже не стандартный советский набор «сарафан — хоровод — вополеберезка». Нет, можно и шапки, и хороводы, и матрешки — на экспорт, для пенсионеров и японцев с фотоаппаратами. А вот за пределами популярных туристических маршрутов хотелось бы чего-то большего. Впрочем, и в пределах — тоже не помешает.
Русский народный костюм — штука самобытная не только с виду, но и по крою. Большинство элементов народной одежды были бы сейчас к месту ничуть не меньше, чем куртки с бахромой в индейском стиле или цветастые цыганские юбки. В русской женской одежде есть два самых отличных от других элемента: понёва и сарафан. Понёва — более ранняя одежда. Это юбка из нескольких кусков ткани, которая не застегивалась, а запахивалась. Часто присобиралась на поясе, часто была из ткани в клеточку. Русский костюм с понёвой: Вещь необычная и позволяющая в современной одежде сочинить множество интересных вариаций на тему.
Сарафан появился позже. Самый распространенный его вариант, косоклинный сарафан — это вещь, которой, если я не ошибаюсь, нет больше ни в одном народном костюме. Хотя сам принцип вставляемых по бокам одежды клиньев, которые позволяют ей лучше сидеть на теле, известен в западноевропейском костюме со времен раннего средневековья, у русского сарафана есть особенность: собственно, то, что клинья кроятся по косой. Из-за этого ткань лежит особым образом, "куполообразно" и придает русскому народному костюму характерный силуэт. Такой сарафан, к тому же, очень практичен, как любая крестьянская одежда: он практически не стесняет движений, в нем тепло зимой и не жарко летом. Второй вариант традиционного кроя сарафана — круговой, по принципу "солнца", дает схожий эффект, хотя смотрится намного более пышно.
Куполо- или конусообразный силуэт — это, пожалуй, самая заметная особенность русского костюма. И то, что отличает его от западноевропейского, где даже во времена глубокого средневековья, закрывая ради приличия тело полностью, с головы до пяток, старались подчеркнуть талию. Упомянутые клинья подкраивались все от той же талии, у женских платьев на боках рано появились шнуровки, подтягивающие его «по фигуре», с появлением вытачек стал облегать тело и мужской наряд, до того свободный или подпоясанный. Потом это стремление к талии породило корсет, носимый и русскими дворянками, после Петра перешедшими на европейские моды. В простонародном же костюме пояс «переехал» из-под груди на талию довольно поздно, и даже тогда это не всем было по нраву.
Русский костюм всегда тяготел к складкам и объемам, на манер античного — но не открывая, а закрывая тело. Рубахи носили «с напуском», вытягивая ткань в складку над поясом, рукава делали не только широкими, но и длинными, и подвязывали у запястий, воротники присбирали. Завышенная талия особенно подходила для замужних женщин, беременевших не один и не два раза. Сейчас силуэты с высокой талией — это в очередной раз модно, так что русские наряды легко могли бы стать очень актуальными. Не только сарафаны, но и верхняя одежда, различные варианты душегреек...
К сожалению, на весь этот материал не обращают внимания не только западные, но и русские дизайнеры, выводящие в одежде «национальный колорит». Основные предметы «колорита» — это schuba и shapka, последняя — обязательно несуразно огромная, далеко превосходящая в огромности головные уборы бояр, которые послужили для нее основой. Реже — кокошник, тоже нарочито огромный.
Хотя головные уборы русских женщин, своеобразные разновидности головных повязок и украшений — кички и повойники, куда более приспособлены и к каждодневному ношению, и к тому же открывают куда больше интересных вариаций как формы, так и стиля. Но именно тяжелые, намеренно непригодные для повседневности костюмы допетровской знати — то, что заимствуется из «русского стиля».
Жуткий кич, в западном исполнении, видимо, выражающий тайный страх перед «холодной северной страной», а в отечественном — попытку преодоления неприязни к русскому через трэш и гротеск. Так же, как сейчас преодолевается «неприятный осадочек» от советских времен через нарочито нелепое и трэшевое воспроизведение элементов советской культуры. Остальное игнорируется, будто бы злонамеренно. В итоге на улицу, в повседневность, ничего русского так и не попадает, оставаясь картинками в каких-то там журналах, не вызывающими ничего, кроме снисходительной улыбки.
В том, что игнорирование традиционно русского — не случайность, а тенденция, я чем дальше, тем больше убеждаюсь. В большинстве случаев — вряд ли злонамеренная, просто следующая в логике все той же бессознательной неприязни, о которой шла речь в начале. В той же русской фолк-музыке интересных личностей и явлений существует немало, но ощущение такое, что все они находятся в информационном вакууме, причем куда большем, чем их коллеги по несчастью из других «немейнстримовых» музыкальных направлений, да что там — чем те же фолковые исполнители, играющие не русскую музыку. Причина проста: никто не знает, о чем и зачем говорить с этими людьми. В итоге получаем парадоксальную ситуацию, при которой действительно интересный русский фолк куда более популярен на западе, чем в России, а на Родине ему не добраться даже до тех, кто готов его слушать и ищет подобную музыку.
Так, может быть, как меня уже неоднократно заверили самые различные собеседники, если все так плохо, лучше всего будет оставить все, как есть? Отомрет русская традиционная культура — и бог с ней, померла так померла. Городская же возьмет за основу лучшие западные образцы и обустроится по европейскому типу, забыв про валенки и матрешки, как про страшный сон. Но, боюсь, идея эта столь же дурна, сколь и безосновательна.
Во-первых, никакая культура не растет из ничего. Даже несчастным гражданам Соединенных Штатов, которым тысячелетний «бэкграунд» взять неоткуда, пришлось перенять многие обычаи из Европы, от народов, которые колонизировали североамериканские земли. Их соседи из Южной Америки также не стали строить новый прекрасный мир на пустом месте и заимствовали народные обычаи частично у тех же европейских колонизаторов в лице испанцев, частично — у местного индейского населения. Самые смелые, вроде европейцев эпохи Возрождения, для пущей культурной укорененности берут даже культурные образцы цивилизаций, господствовавших на этих землях до них. Так что, может, нам заменить русские корни на смесь, например, мордовских и черкесских? Смешать угро-финнов с кавказцами, но не взбалтывать, добавить 50 граммов татар — и вот новый культурный коктейль готов. Правда, боюсь, тогда нам придется похоронить все, что наросло на разонравившемся фундаменте по сю пору. От Пушкина до Бродского, захватив по пути композиторов могучей кучки и художников-передвижников. Если умрет бытовая и народная основа — вся культура умрет вместе с ней. Наверняка, появится что-то новое, но это будет уже не русская культура. По тому же принципу можно отказаться от классической русской литературы, потому что плохие учителя в школе ее плохо преподают и все равно никто это не читает. Нельзя так разбрасываться активами, их у нас много, но они не бесконечны, что уже неоднократно было говорено про ту же нефть (не исключаю, что теми же людьми, которые с радостью машут ручкой народной традиции).
Во-вторых, народная культура — это клей, который склеивает этот самый народ. И там, где она не выполняет свои функции, на ее место приходит что-то другое, как правило, препохабное. У нас этим «чем-то» стал блатняк, со всей зоновской «романтикой» и этикой на хвосте. Именно он, а отнюдь не прогрессивная урбанистическая культура Европы, заполняет культурные лакуны. И не стоит думать, что «русский шансон» через несколько поколений эволюционирует во что-то приличное. Он изначально — суррогат, ни во что путное он превратиться не может, так же как куриный бульон Магги не становится натуральнее от добавления настоящих сушеных овощей.
Наконец, в-третьих: тот факт, что большинство «приличных умных людей» предпочитает не замечать, игнорировать и отрицать русскую народную культуру, не означает, что ее нет. Она сильно повреждена, так же, как поврежден нынешний бытовой уклад русского человека и в городе, и в деревне. Но говорить о ее отмирании и смерти — более чем преждевременно. Детям по-прежнему читают сказки про репку и колобка (и я уверена, что большинство родителей понятия не имеет, что читают вместо колобка таким же малышам в США или Европе), а недавно в магазинах снова появились валенки, и что удивительно — их с удовольствием покупают.
На таких мелочах и строится бытовая культура. Не говоря уже о многих людях, которые сохраняют и берегут наш обильный культурный багаж, начиная от песен и заканчивая ремеслами. Они почему-то не готовы так просто с ним расстаться. Думаю, у них очень весомые причины.
Автор: Елена Чаусова
